Владимир Познер: "Отношения Литвы и России окрашены памятью о прошлом"

"Экспресс-неделя" Интервью с известным российским телеведущим Владимиром Познером
(Автор - Владас Любартас, "Экспресс-неделя", 29 ьапреля 2010 года)
Мы сидим на мягких подушках в баре уютной вильнюсской гостиницы. Признаться, брать интервью у человека, специализирующегося (и более того, сделавшего себе на этом имя) как раз на интервью, непросто.

- Владимир Владимирович, был такой поэт Владимир Познер, о котором замечательно написал Корней Чуковский. Он уехал затем во Францию и стал там известным французским писателем и публицистом. Это ваш отец?

- Это довольно распространенное заблуждение. Тот Владимир Познер, о котором вы сейчас говорите, был двоюродным братом моего отца. И я хорошо помню, как однажды, мы жили тогда в Нью-Йорке, собрались все три Владимира Познера, и мама называла нас по номерам...

- И кто был первым?

- Я, конечно! Кстати, о Чуковском: если помните его сказку "Крокодил": "Жил да был // Крокодил. // Он по улицам ходил, // Папиросы курил", ну, и т.д., так у крокодила есть трое детей - Кокошенька, Лелешенька и Тотошенька. Так вот: Кокошенька - это Николай, сын самого Корнея Ивановича, а Лелешенька и Тотошенька - это две мои тетки, Елена и Виктория.

Мой отец родился в Петербурге в 1908 году, а в 1922-м семья уехала - вначале в Берлин, а затем - в 1925-м - в Париж. Он работал звукоинженером в известной кинокомпании MGM - Metro Goldwyn Meyer и познакомился с моей мамой, которая, в свою очередь, работала в другой, тоже очень известной кинокомпании "Paramount", точнее, во французском отделении этой компании, монтажером. Мама происходила из семьи французских аристократов, правда, к тому времени уже полностью разорившихся. И когда я появился на свет, меня крестили, и не где-нибудь, а в парижском Нотр-Дам, и нарекли Владимиром-Жеральдом-Дмитрием. Жеральдом - это в честь матери Жеральдин Люттен, ну а Дмитрием - в честь одного из друзей моего отца, Дмитрия Волкова.

- Стало быть, вы - католик?

- Хоть это и не модно сейчас, я - атеист. При этом я довольно хорошо знаю Библию, а вот сейчас заканчиваю перечитывать Коран. Но я не принимаю тех, кто буквально вчера размахивал партбилетом, а сегодня истово крестится, ведь завтра они так же спокойно будут размахивать чем-то еще...

- Продолжим. Вы родились в Париже, выросли в Америке и ходят слухи, что у вас - двойное гражданство...

- Даже тройное: французское, американское и российское! Мои родители не были официально расписаны до тех пор, как мне не исполнилось пять лет. И тогда я жил уже в Америке: моя мама увезла меня, трехмесячного, в США, где жили ее мать и сестра, близкие и друзья. В 1939 году отец приехал за матерью, когда мне было пять лет: родители расписались и поехали назад во Францию, потому что у отца там была работа. Но в 1940 году Францию оккупировали немцы, и мы поехали назад в США. А у моего отца никогда не было французского гражданства, только "нансеновский паспорт". После того, как в 1940 году Литва, Латвия и Эстония вошли в состав СССР, был издан указ Верховного Совета СССР, согласно которому любые граждане этих республик, а также их взрослые дети, живущие за границей, получали право на советское гражданство. А поскольку мой дед, Александр Владимирович Познер (его расстреляли гитлеровцы в 1943 году) жил в Каунасе, где у него был стекольный заводик, и был гражданином буржуазной Литвы, то мой отец, стало быть, имел полное право на получение советского гражданства. В советском консульстве в Нью-Йорке.

- Стало быть, у вас есть право еще и на литовское гражданство, как внуку своего деда?

- Разве? Я об этом не знал. Ну да ладно. После войны отношения между СССР и США стали ухудшаться, сразу после знаменитой "фултонской" речи Черчилля в 1946 году, положившей начало "холодной войне". Так что отцу, который тогда отвечал за прокат фильмов MGM в странах Латинской Америки, "перекрыли кислород" и нам пришлось подыскивать квартирку попроще. Потом стало ясно, что оставаться в Америке с советским паспортом было нельзя, и мои родители решили вернуться во Францию. Но один человек, который ненавидел моего отца, написал на него донос во французский МИД, в котором сообщил, что мой отец - это "подрывной элемент" и советский шпион. И французы отказали отцу в визе. Мама могла отправиться во Францию вместе со мной и моим братом Павлом (у нее было французское гражданство, и мы оба были вписаны в ее паспорт), но она не хотела расставаться с мужем. Отец вдруг получил приглашение от советского правительства поехать в советскую оккупационную зону в Берлин и занять там весьма приличную должность в "Совэкспортфильме": это такая организация, не знаю, существует ли она еще, официально она занималась "продвижением" наших фильмов за рубежом. Мы приехали туда в конце 1948 года, и меня определили в школу для детей немецких политэмигрантов, бежавших когда-то от Гитлера и проживших в СССР. Но в отличие от них, ни по-немецки, ни по-русски я не говорил.

- ?!

- По-русски - до семнадцати лет! Моим первым языком был французский, а вторым - английский. Дома у нас говорили только по-французски. Правда, я раз двадцать смотрел "Александра Невского", "Молодую гвардию" и даже влюбился в Нонну Мордюкову, в чем я и признался ей много лет спустя в эфире. На что она ответила мне: "Женись!" Книжки тоже читал. Самая первая книга, которую я прочитал по-русски, была, представьте себе, "Овод". Начинается она, между прочим, по-итальянски, так что легкая путаница возникала. Но ничего, вступительное сочинение в университет я написал на пять баллов. Не забуду, как меня "утверждали" в самую первую заграничную поездку, это называлось на "комиссии старых большевиков", один из них, сопя, сказал мне: "Тут у вас в характеристике сказано, что вы работаете комментатором (это было в редакции иновещания Всесоюзного радио) на Великобританию и США. Вы что, и в самом деле знаете оба эти языка?" Ну да ладно. В школе для политэмигрантов я проучился два года, окончив 8-й и 9-й классы. Примечательно, что ни один из выпускников этой школы не получал аттестата зрелости (их, как будущих руководителей ГДР, направляли на учебу в советские вузы), но я-то был в другом положении, и аттестат мне был необходим. Поэтому я окончил еще одну школу, была такая для офицеров, сержантов и старшин, не доучившихся из-за войны, при "полевой почте"... А отец все это время добивался, чтобы семья поехала в Москву. Но его удерживал посол, его фамилия была, кстати, Пушкин, и он прекрасно понимал, что отца в Союзе тут же посадят, как сажали многих других эмигрантов, которые тогда возвращались в Россию. Но сказать об этом отцу он не мог. Тот не поверил бы ему, начал бы всем рассказывать, и тогда посадили бы самого посла... Так или иначе, в самом конце 1952 года мы переехали из Берлина в Москву, жили в "Метрополе", и через три месяца помер "отец народов". Это нас всех спасло. Если б чуть раньше - папу, конечно, расстреляли бы, а нас бы всех посадили. В 1953 году я поступил в МГУ на биолого-почвенный факультет. То есть по специальности я физиолог. Думал: раскрою-ка, черт возьми, тайны мозга! Но где-то к третьему курсу понял, что это - не мое. Не ученый я. Хотя мне предлагали пойти в аспирантуру и т.д.

- На биофаке еще застали разборки с генетикой?

- Был уже 1954 год. Когда Лысенко пришел на лекцию, его освистали. И Лепешинскую с ее бредом, что "из неживого получается живое", выгнали. Окончил университет и стал зарабатывать себе на жизнь переводами с английского, на английский и заодно увлекся художественными переводами английской поэзии. Не знаю, что и как, но один из моих переводов оказался у Самуила Яковлевича Маршака. Он пригласил меня стать его литературным секретарем. На 70 рублей в месяц. Так я работал на него два года (1960-1961 гг.). А в октябре 1961-го мне позвонил приятель и сказал, что создается агентство печати "Новости", АПН - и меня туда взяли старшим редактором на 190 рублей в месяц.

- Я хорошо помню, как во время Олимпийских игр вся Москва слушала "Московское радио по-английски". И "Sputnik" тоже помню, это, если не ошибаюсь, был первый глянцевый журнал...

- Что самое главное, он раскупался. В начале 1980-го, после того как советский "ограниченный контингент" вошел в Афганистан, я сказал в интервью одному американскому журналисту, что это - ошибка и что мы об этом еще пожалеем. Разразился страшный скандал, потому что эти слова вышли на новостные ленты. И только с приходом Горбачева все изменилось.

- Что, на ваш взгляд, изменилось в российской журналистике?

- Если говорить про профессиональный уровень наших центральных, или "федеральных" телеканалов, то он ни в чем не уступает уровню европейского или американского ТВ, тем не менее, если говорить о содержании, или про засилье "развлекаловки", то причина этого, как мне кажется, лежит в существующих ограничениях применительно к федеральным каналам. Они привели к тому, что почти на всех этих федеральных каналах новости одинаковые, и полностью отсутствуют некоторые темы.

- То есть вы говорите о цензуре?

- Если про цензуру, которая существовала во времена СССР, то в российских СМИ ее нет. Тем не менее, есть определенные темы, которые просто не стоит затрагивать. Есть самоцензура, и любой журналист понимает, что лучше чего-то не говорить или о чем-то не писать. Просто так, на всякий случай. Есть люди, которых лучше не приглашать к себе на программу. Нет, это не "черный список", но это просто ясно. Да, это можно назвать отсутствием свободы слова, но поверьте мне, что подобные ограничения существуют в любой стране. Я не знаю, как обстоят дела у вас в Литве, но во Франции и в США, скажем, также есть свои запрещенные темы. С другой стороны, чем крупнее то или иное издание, чем более оно влиятельно, тем уже рамки этой свободы. И наоборот: чем меньше аудитория, тем больше свободы. Скажем, у нас есть "Новая газета" или радиостанция "Эхо Москвы", и там любая оппозиция может поносить и Путина, и Медведева, и все на свете. И - никаких проблем, потому что аудитория у них минимальная. Но как только вы выходите
на федеральные телеканалы, которые смотрят десятки и сотни миллионов, то там совсем другое дело. И вообще, я сравнил бы свободу слова с длинным коридором: чем значительнее СМИ, тем этот коридор уже. И наоборот.

В 1920 годах председателем Верховного суда США был такой Оливер Уэндэлл Холмс-младший. Так вот он как-то сказал, что человек не имеет права кричать "Пожар!" в битком набитом кинотеатре потому лишь, что он хочет кричать: "Пожар!" Свобода слова отнюдь не означает "я хочу - и я сказал". Но мы в России свободу понимаем как волю: что хочу, то и ворочу. Но должно быть ограничение такой свободы, и это ограничение называется ответственностью: я отвечаю за свои поступки и за свои слова.

- В литовских СМИ и во многих европейских странах или в США, если и пишут о России, то непременно со знаком "минус". Как вам кажется, почему?

- Когда различные политические деятели говорят о России, они продолжают использовать прежние штампы, "имперский фактор" и так далее. Со страха. Все у нас не так плохо, как об этом пишут в частности, у вас в Литве. Но могло быть много лучше. Вы уж поверьте!

- Как бы вы оценили нынешнее состояние российско-литовских отношений?

- Во многом эти взаимоотношения обусловлены предвзятостью, да и общим негативом. К тому же они как бы окрашены памятью о прошлом, а наша память, как известно, сохраняет в основном только отрицательные воспоминания. И хотя сегодня эти отношения гораздо лучше, чем прежде, я считаю, что они могли бы быть еще лучше. Мне кажется, для этого к власти в обеих странах должны прийти люди, родившиеся и выросшие уже "после" СССР, и которые полностью лишены прежних комплексов. Тогда все будет нормально. Пока же нам то и дело напоминают об этом прошлом, и вокруг него, этого прошлого, постоянно идут политические игры. И есть средства массовой информации, придерживающиеся определенных политических взглядов. И когда политики в Литве выступают с требованием возмещения ущерба от "советской оккупации", я хочу их спросить: а если бы Литва потребовала от Германии, чтобы та возместила ей ущерб, нанесенный во время нацистской оккупации? Навряд ли. Хотя меня спросили здесь, должны ли в Литве отмечать 65-ю годовщину победы над фашизмом, если эта победа принесла новую оккупацию? Я ответил в том смысле, что значение победы над Гитлером для жителей Литвы - это прежде всего дело самих литовцев. Вообще, эти отношения должны базироваться на принципе обоюдной выгоды, а не так - "любит - не любит". Не целование взасос, а стремление к обоюдной выгоде. Просто надо задаться вопросом: "Это полезно или вредно?" Я считаю, что нормализация отношений всегда полезна.

Владас ЛЮБАРТАС, "Экспресс-неделя"