Почему молчит грузинская культурная элита

Олег Табаков: Любить грузин можем только мы

Из беседы Дмитрия Быкова с Олегом Табаковым

– Но Отари Мегвинетухуцеси мы вряд ли теперь увидим у вас.

– Напиши, пожалуйста, дословно: я так люблю Отари, что кладу на любую конъюнктуру. И на все обстоятельства. И Мегвинетухуцеси, великий грузинский актер (Дата Туташхиа и много кто еще), будет играть на сцене МХТ. Потому что война – это проект недолгосрочный, ненависть долгой не бывает. Нам надо, чтобы нас любили грузины, грузинам надо, чтобы их любили мы. Иначе семидесятилетняя прославленная, титулованная, всем миром признанная Верико Анджапаридзе не читала бы нам, современниковцам, после спектакля шекспировских монологов. Ей это нужно было. И они там понимают, что запрячь их в упряжку, поставить в строй, использовать могут и другие, а любить – только мы. Никому мы все больше не нужны – исключительно друг другу. И хотя во мне четвертинка украинской крови (остальные – польская, русская и мордовская), но грузин и Грузию люблю я горячее и крепче, чем украинцев, пусть не обидятся. Культурная наша связь неразрывна – там Роберт Стуруа, там театр Марджани­швили, там вечное убежище нашей поэзии, никуда друг от друга не денемся.
– Но почему тогда молчит вся культурная элита России? И Грузии, кстати, тоже? Я что-то почти не слышу внятных оценок…

– Повторяю тебе: меньше надо разговоров, больше дела. Вот мы поставим комедию «Кваркваре Тутабери» – ее Какабадзе написал 80 лет назад – в новой сценической редакции, в новом переводе, и это будет то, что надо. А говорить… Что сейчас говорить? Расковыривать рану. Чем меньше будет риторики, тем быстрее она зарастет. Потому что сказать-то по размышлении зрелом только и можно: есть два тесно связанных народа. Один из них использовали, чтобы проверить другой на вшивость. Некоторое время мы терпели, потом дали проверяющим мешалкой – найди там цензурный аналог этому выражению, – и всё, дальше надо жить. И будем жить. В начале девяностых казалось: ну все, с Прибалтикой порвали навеки, они не простят, мы не простим… А сейчас они сюда ездят и тут ставят, и мы к ним ездим, и поверх всех границ интеллигенция дружит – говорю же, ненависть вещь недолгая, местью питаться не будешь. Ты заметь: элита ведь действительно молчит – осуждать за ответ на прямую наглость язык не поворачивается, но ведь и победных воплей, слава тебе Господи, не слышно. Я и сам большой радости не чувствую: пытаюсь крикнуть «Победа!» – а получается все: «Побе… Побе…» Ликующе пропеть «да-а-а!» не получается.
– Вы сами упомянули Прибалтику: с Миндаугасом Карбаускисом будете еще работать? Потому что я посмотрел, хоть и с опозданием, «Когда я умирала» – это шедевр.

– Не-е-ет, это еще не шедевр. Шедевр был – «Рассказ о семи повешенных» по Андрееву, хотя и этот, по Фолкнеру, первый класс… Карбаускис действительно очень оттуда, человек с хутора, мрачный, театр у него эксгибиционистский, докапывающийся до тайных и болезненных вещей, и с ним трудно, с Карбаускисом. Он один раз от меня ушел – ладно, вольному воля. Вернулся. Снова ушел – я и тут не в претензии, пусть человек пробует, как говорится, пожить на вольную ногу… Но как-то у него эта вольная нога не задалась, она какая-то мозолистая. Поставил он «Гедду Габлер» – не скажу, что вершина. И в театре нашем, пока он там работал, он наделал ошибок и сильно испортил несколько биографий… Но у меня, как было сказано, слабость к талантам. Если захочет с нами работать – дверь открыта.
"Собеседник". Отрывок из беседы.