"Отряд" Алексея Симонова идет сквозь время

Тридцать лет назад на Литовской киностудии режиссер Алексей Симонов снял фильм "Отряд" - для тех лет необычный и даже смелый: о выживании на войне, на которой принято было только геройствовать. И по сей день, когда картина упоминается в культурном сообществе, все едины - это один из лучших фильмов военной тематики. Даже современные кинокритики ставят его в ряд со "Взводом" Оливера Стоуна и "Спасением рядового Райана" Стивена Спилберга. Действие картины происходит в Литве.

Мы встретились с режиссером Алексеем Симоновым - сыном Константина Симонова, которому в этом году исполнилось бы 100 лет. В этом же году отмечается и 70-летний юбилей Победы в Великой Отечественной и Второй мировой войнах. Вот что рассказывает режиссер:

- Сценарий был написан Евгением Григорьевым не для меня. Но мне он очень нравился и волею судеб попал-таки ко мне. И в течение трех лет где я его только не предлагал. А в конце 1983 года "зарубили" запуск какой-то картины на Литовской киностудии и предложили ее директору Витаутасу Жалакявичюсу взять этот сценарий вместе с режиссером. Кто я такой, он не знал, как я связан со сценарием, ему было тоже неведомо. Но поскольку события фильма происходили в Литве, то основания взять сценарий у него были. Я приехал познакомиться с Жалакявичюсом, мы поговорили, и он взял сценарий. Так я попал в Литву, и так "Отряд" стал фильмом Литовской киностудии.

Вся съемочная группа была литовская: и художник Альгирдас Ничюс, и оператор Йонас Грицюс. Поначалу ребята, мучаясь, пытались разговаривать сот мной по-русски. Пару недель я это терпел и одновременно готовился к афронту. Я выучил литовский минимально: числительные и всякие слова типа хорошо-плохо. Ясно же, что если они будут говорить про фильм, я все пойму и по-литовски, потому что сценарий знаю наизусть со всеми подробностями. И я сказал им, что, мол, ребята, можете говорить по-литовски, я, что мне нужно, пойму.

У меня были добрые отношения со всеми моими литовскими коллегами, а у них было ощущение обиженности. И я могу это понять. Когда мы уже сдавали картину, они мне на это намекнули. Фильм им понравился, но они были крайне сдержанны, и не только потому, что литовцы - вообще сдержанные люди, но еще и потому, что не хотелось говорить очень хорошо о картине, которую, в общем-то, на Литовской студии должен был ставить литовский режиссер.

Это был первый подспудный конфликт. Второй был с Жалакявичюсом. Витас очень хорошо ко мне отнесся. Ему импонировало, что я сын Симонова. Что я этим вроде не кичусь. В военной теме это давало мне определенный дополнительный авторитет, и сценарий ему нравился. Но он считал, что в картину надо взять известных 30-летних артистов. А я пригласил всех артистов неизвестных, поскольку для меня было принципиально, чтобы это было их первое появление на экране. Так в первый раз появились на экране Сергей Гармаш, Саша Феклистов, Саша Песков, Миша Морозов и Дима Брусникин.

- Но все они сегодня звезды!

- Вот-вот. А тогда они все были свежими лицами. И у меня были смешные бои с Витасом. Он на меня орал: "Они безграмотные солдаты! Они идиоты! Они не могут выиграть войну, они не умеют воевать! Тебя же закроют!" Я ему спокойно отвечал: "У меня безграмотные солдаты, они не могут выиграть войну, не умеют воевать, они только учатся. А ты хочешь, чтоб они у меня были, как твои ковбои из "Никто не хотел умирать"? Это другая война, другое время и другие люди. Мои - беспомощные, начинающие, по большому счету не стрелявшие еще из винтовки".

Сдавали картину мы в ноябре 1984-го. Она была последней из сделанных к юбилею победы 1985 года. Видимо, наелись редакторы такого ландрина, что в Госкино приняли картину практически без замечаний.

А дальше - май, Минск, Всесоюзный кинофестиваль. Два дня нас никто не видит, не знает и не понятно, когда нас вообще будут показывать. Вдруг вокруг нас какое-то оживление. Мы пошли разведывать. Оказалось, у нас появился шанс. В победители фестиваля уже была назначена картина Евгения Матвеева "Победа" по одноименному роману Александра Чаковского, с двумя корреспондентами - российским и американским, с крупными политическими фигурами, с масштабными боями, невероятным количеством техники. Примерный Юрий Озеров с "Освобождением".

Но тут Горбачев, который только в апреле стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, посмотрел "Победу", и фильм ему не понравился. Тогда жюри сказало: если "Победа" начальству не нравится, давайте судить по справедливости. И по справедливости первый приз дали двум картинам одновременно - "Льву Толстому" Сергея Герасимова и моему "Отряду".

Герасимов хотел, чтоб ему еще дали приз за главную роль, поскольку в своей картине он и Льва Толстого играл. А ему этой премии не дали и он, обидевшись, уехал, на вручении не был.

Когда я получил в руки приз, выяснилось, что он разбирается на части. Я его разобрал и половинку отдал литовцам, а половинку забрал себе. Так что мы получили по полприза.

Мне в Литве работалось легко и комфортно. А уж по сравнению с первой моей картиной "Обыкновенная Арктика", которую я снимал на "Ленфильме" в тяжелейших условиях, мне все казалось раем. И здесь я был относительно свободен. Я, например, выгнал художника с формулировкой "За лень". Но когда выяснилось, что картине собираются давать Госпремию Литовской ССР, я не мог вымарать его из списков. И Госпремию он все же получил.

Кстати, несколько лет спустя я пришел на праздник превращения постпредства Литовской ССР в Посольство Литовской Республики и на радостях неудачно пошутил - спросил у посла: "А Госпремия Литовской ССР может послужить основанием для получения мною литовского гражданства?" Посол так испугался (смеется).

Так что гражданства я не получил, медаль где-то затерялась, но все равно приятно думать, что я лауреат Государственной премии Литовской ССР.

- А какой вам вспоминается Литва того времени?

- Как и всякая Прибалтика, она заметно отличалась от Москвы по ритму жизни, по правилам существования, по людям. И мне там нравилось. Все было удобно и уютно. В процесс никто не вмешивался. Поэтому с литовским начальством отношения практически не сохранились.

А смешных историй было много. Военным консультантом у меня был Булгаков, командир полка, который стоял в Гоже на границе с Белоруссией. Мы с ним подружились, единственным разногласием было то, что он считал, что в Афганистан входить надо, а я считал, что нет. Мы с ним слаженно работали, и без его солдат у меня бы массовки не было.

Но с массовкой этой я вдруг стал шовинистом. Мне нужно было 40 "немцев". Привели солдат, и я обалдел: это же татарское нашествие, а не германская армия! Я впервые, как шовинист, распределял: блондины налево, брюнеты направо. Так и набирал себе немецкую массовку. Очень популярна у наших солдат стала немецкая форма. Все, сыгравшие в массовке в этой форме, непременно хотели в ней сфотографироваться. А Булгаков грозил расправой тем, у кого увидит такие фото в "дембельском альбоме".

- Нет ли ощущения, что отношения между нами и прибалтийскими государствами сильно подпорчены? Это следствие государственной политики или имеет место и коррозия человеческих отношений?

- Ну как можно подпортить мои отношения с Грицюсом? Я его люблю, и он меня любит. Я замечательно отношусь к Литве, с удовольствием там бываю. В последний раз приезжал года полтора назад. Какое удовольствие было! Я нашел Грицюса, пришел к нему, и, хотя он уже господин пожилой, плохо слышит и видит, бутылочку коньячку с ним мы "усидели".

Припоминали, как он снял уже полкартины, а потом пришел ко мне с бутылкой водки пьяный и сказал: "Алексей, наконец-то я понял, про что ты снимаешь кино! Я с тобой!" Такие вещи на всю жизнь запоминаются.

Кстати, Фонд защиты гласности, президентом которого я являюсь, возник в результате литовских событий 1990-91 годов. Тогда пытались представить ситуацию как возрождение фашизма. А на самом деле это было желание людей видеть свою страну свободной, и лично я не осуждаю их за это.

Тогда к нам в Москву приехали представители литовского телевидения, у которых отобрали литовский телецентр, и я ходил вместе с ними от Гостелерадио до Министерства печати и информации. Мы ходили с колоколом, били в него и всем объясняли, что требуем вернуть литовский телецентр литовским телевизионщикам.

- А потом была конференция, и учредили Фонд зашиты гласности.

- Да, учредили фонд. И с тех самых пор я этим занимаюсь.

- Сейчас юбилейный год: юбилей Победы, юбилей вашего батюшки - Константина Симонова. Много будет мероприятий. Я знаю, что к осени готовится новое издание в память Симонова. Это будет что-то совершенно новое и неожиданное для нас?

- Сейчас с издательством "Время" мы готовим книгу "Симонов и война". Там будет три раздела: "Глазами человека моего поколения", "Сталин и война" и "Письма".

Отец в свое время сильно запугал нас своим святым отношением к публикациям. Он настолько твердо знал, чего хочет, а чего нет, что мы многие годы совершенно не думали о том, что существует много материалов, которые он не собирался печатать, но которые от этого не стали хуже. В 1965-м, когда делали картину "Если дорог тебе твой дом…", он познакомился с генерал-лейтенантом Михаилом Лукиным. Это был человек, командовавший поочередно тремя армиями, оказавшимися в смоленском и ельнинском котлах. Там он попал в плен, был ранен в ногу, которую потом ампутировали. Там ему перебили нерв правой руки... В общем, он попал в плен, всю войну пробыл в нем, потом еще полгода просидел в советском плену. Здесь велось следствие, выясняли, "велся" он или нет на посулы врага. А он был один из тех генералов, к которым приезжал генерал Власов с предложением возглавить "освободительное движение". То есть Власов готов был быть идеологом. Но не рвался возглавить движение, потому что в плену были генералы более известные, чем Власов. И от Лукина Власов ничего не получил. Точно так же не получил он и от Карбышева, что для Карбышева закончилось плохо.

Короче говоря, отцу это показалось интересным, они сидели несколько дней, и несколько часов разговора отец записал на пленку. Потом он отдал пленку в расшифровку, и оказалось около ста страниц беседы.

Когда в 1979-м он клал в стол продиктованную и даже еще не полностью расшифрованную книжку "Глазами человека моего поколения", вторая часть этой книжки называлась "Сталин и война". Туда вошли его интервью с Жуковым, Коневым, Исаковым, Василевским. При новой публикации возникла возможность расширить этот раздел. И я полез в отцовский архив. Первое, что мы нашли, это беседа с Лукиным. По каким соображениям она не вошла в первое издания книги "Глазами человека...", сказать не берусь. Никто из тех, кто ее тогда расшифровывал, до симоновского столетия не дожил. Между тем, генерал Михаил Лукин - герой и жертва Великой Отечественной. Он из тех генералов, которые в плену доказали верность родине в самых неподходящих обстоятельствах.

В обновленное издание войдет основная часть беседы: война в окружении, плен немецкий, плен советский. Послевоенная атмосфера, какой она там описана, добавляет новые краски в общую картину сталинской эпохи.

Дальше я опять полез в отцовские архивы. И выяснилось, что в 1963-64 годах, готовясь к написанию романа "Солдатами не рождаются", отец много занимался сбором и изучением материалов о Сталине и со многими людьми об этом беседовал. И вот здесь удалось найти очень много любопытного. Например, никогда не публиковавшаяся ранее беседа с председателем исполкома Моссовета Василием Прониным. Там он откровенно говорит: "Какая внезапность? Никакой внезапности! Все знали, что будет война. И Сталин знал, что будет война. Нас просто сразу разгромили, а потом уже стали думать, что это внезапность". Пронин рассказывает массу фантастических деталей. Например, как закончился разговор с Риббентропом, а Пронин присутствовал при заключительной беседе. (23 августа 1939 года Риббентроп прибыл в Москву и был принят Сталиным. Вместе с наркомом иностранных дел СССР Вячеславом Молотовым подписал договор о ненападении между Германией и Советским Союзом сроком на 10 лет, известный как Пакт Молотова-Риббентропа, с секретными дополнениями, в том числе по судьбе Литвы.) Риббентропу надо срочно лететь докладывать Гитлеру об успехах, и он счастлив, что все удалось. А Сталин говорит: "Пошли смотреть "Трактористов". Он очень любил этот фильм. Риббентроп - никак. И, в конце концов, Риббентроп с переводчиком выходит и делает Сталину гитлеровское приветствие. Сталин встает и делает ему книксен. А потом говорит: "А все-таки мы их объ…ли, но воевать придется". Согласись, дорогого стоит, даже если это апокриф.

Сохранились в большом количестве замечательные отцовские письма о литературе и о кино. Это борьба Симонова за право говорить правду о войне. Борьба со всеми - редакторами, консультантами, партийными надзирателями, политработниками армии. Это не печатавшиеся письма Брежневу, Демичеву, Земянину, Шауро.

Была и битва по поводу первой - не вышедшей - книги дневников "Сто суток войны". Битва по поводу второй - вышедшей - книги дневников "Разные дни войны". Битва за издание Эренбурга, погибших писателей, военной литературы и т.д.

Вот еще что интересно: сколько лет прошло, а в 1977-м некто ему пишет: как я ненавижу ваше стихотворение "Жди меня"!

- Которое стало символом стойкости и терпения.

- Отец, вероятно, от ошеломления ему отвечает: "Видимо, вы не совсем правы, потому что все время говорите о матери, а стихотворение обращено к жене. И вообще говоря, пока от жен я всерьез претензий не слышал. А от матерей слышал, в том числе и от своей собственной".

- А какие еще интересные истории появятся в юбилейный год?

- На самом деле никаких историй я уже рассказывать не могу, потому что все уже рассказал. Но могу рассказать другое: как Симонов работал с режиссерами. Одновременно на "Ленфильме" снимались две картины - "Обыкновенная Арктика" и "Двадцать дней без войны". Одна картина - моя - была традиционной, как у классика Александра Столпера (фильмы "Повесть о настоящем человеке", "Живые и мертвые") - сюжет, характеры. Привычный кинематограф: хороший, но как у всех. Но есть другой кинематограф, который снимает кино сквозь прозу. Грубо говоря, когда на экране появляется то, что с точки зрения режиссера видел автор, для того чтобы написать ту прозу, которую написал. Это уже кинематограф Алексея Германа. И как Симонов с этим трудно мирился, и как трудно бывает автору, когда режиссер снимает как бы изнанку его прозы.

- Как бы ваш отец реагировал на то, что сейчас происходит вокруг победы в войне и возможных спекуляций?

- Я думал об этом. До его 80 лет, если б он был жив, подспорьем для пропагандистов и бандитов война бы не стала. Он удержал бы планку. А с другой стороны, может, и не смог бы. Это трагическая, героическая, страшная история, о ней надо честно говорить. Нет одного ракурса по отношению к войне. Надо понимать, что война была такой огромной, что ее видели с разных сторон.

Так что я не знаю, как бы было. Отец умер, когда ему было 63 года. Мне сегодня почти на 15 лет больше. И страшно подумать, что я старше своего отца. Но все равно отец остается отцом. В войне он - точно старший.

- Алексей Кириллович, как-то не довелось вас спросить, и нигде не слышала об этом: вашего отца звали Кирилл, так откуда же взялся Константин?

- У меня есть даже книжка "Настоящие люди" 1938 года, на обложке которой написано Константин Симонов. А на автографе матери в книжке отец подписался "Кирилл". Ему просто было неудобно произносить свое имя, поскольку он не выговаривал половины букв - ни Р, ни твердого Л. Хотя я очень люблю отцовскую картавость. И читал он великолепно, очень колоритно при этом как будто недостатке. Он как-то пошутил, что вот найду как-нибудь время, напишу стихотворение, заменю там все Р и Л, прочту и никто меня не узнает. (Смеется) Не успел.

Екатерина ВАРКАН, лауреат Горьковской литературной премии за 2014 год – специально для "Экспресс-недели"

На снимках:

С отцом на кинофестивале. 1967 г., Москва.

Констатин Симонов с сыном. 1955 год.

Кадр из фильма "Отряд".