«ЕСЛИ ЗАБУДУ...»

Перед Вами документальные рассказы о гибели еврейского Бутрыманца-Бутримониса — типичной гибели типичного местечка.
Бутримонис, маленький, известный с XVII века городок в Южной Литве, в 16 км к северо-востоку от местного центра, города Алитуса, и в 70 км к западу от Вильнюса.
До 1941 года Бутримонис, который евреи называли на свой лад Бутрыманцем, был типичным еврейским местечком. Здесь жило около двух тысяч человек, большинство которых составляли евреи. В Бутримонисе было три синагоги. Имелись аптека, школа и прогимназия с преподаванием на иврите. Любимым спортивным развлечением у еврейских ребят был футбол. Один из литовцев, игравших с ними, Бандонис, потом гнал их на смерть.
В рапорте начальника Бутримонской полиции К.Пилениса «пану предводителю уездной Алитусской полиции» от 15 июля 1941 года относительно Бутримониса указывалось, что в местечке живет около 2000 евреев, которых в ближайшее время надо было бы привести в порядок. В конце лета — начале осени 1941 года местные жители, литовцы, расстреляли бутримонских евреев — всех, кто попал к ним в руки. Спаслось десять человек. Среди них — Рива Лозанская.
В.Райз, Я.Шехтер.
Вильнюс, 1983 год.

................................................................................

Вечером двадцать второго (июнь 1941 г. — Прим. ред.) в Бутримонисе все было закрыто. Литовцы взламывали лавочки и грабили.
Грабеж начался с первой минуты «нового порядка» и продолжался до самого конца, до последней золотой коронки на еврейских зубах.
Немцев в местечке не было. Всем заправляли литовцы, «активисты»: учитель Савицкас, Пиленис, который был при Сметоне начальником полиции, Прошкус, Иоселюнас и Потинскас из Гируляй. Да разве всех перечислишь…
Однажды евреям было приказано собраться в восемь утра на площади.
Окруженные полицией, подавленные, сбитые с толку люди горько сетовали:
— Те, с кем мы в прекрасных отношениях бок о бок прожили жизнь, теперь врываются в наши дома, раздевают, расстреливают...
Арестованных согнали во двор тюрьмы — сто мужчин и пятнадцать женщин. Раввину Виткинду вырвали бороду. Всех раздели, скрутили руки проволокой и погнали в Алитус.
В Алитусе уже были готовы ямы. О судьбе наших близких мы узнали от чужих людей...
Гетто просуществовало недолго. Уже шестого сентября тех, кто остался, собрали в литовской школе. Там уже сидели женщины с детьми из Пуни и Стаклишкес. Боже, что здесь творилось! Дети кричали, плакали, хотели пить. Не было ни воды, ни пищи. Теснота — ногу поставить негде. «Активисты» ходили по школе, вырывали из рук все, что у людей осталось. Только одна литовка — Гинкене, учительница, — пришла несколько раз, принесла воды детям, немного хлеба.
Обе улицы гетто, Клидженская и Татарская, были оцеплены. Деваться некуда. Нас подхватила толпа. Впереди шли Касперунас с вахмистром Германавичюсом; Ерушавичюс и еще несколько полицейских ехали верхом. Двигались из местечка в сторону деревни Клидженис.
Так прошли около двух километров.
В толпе кричали, плакали, стонали; охранники подгоняли людей, били их, гоготали, довольные.
Я, не выпуская маминой руки, норовила пробиться к краю колонны, чтобы, улучив момент, сбежать.
Вдруг появились идущие навстречу колонне незнакомые «белоповязочники» с винтовками.
— Где здесь дорога на Аукштадварис? — спросила я по-польски одного из них.
Пьяный литовец махнул рукой, показав мне направление. Я перебралась через кювет, увлекая за собой маму...
Подробности того, что случилось в тот день, девятого сентября, рассказал мне Юозас Карпавичюс. Перед войной, при русских, он однажды нарисовал плакат: Сметона удирает в Америку. Ему это припомнили. Юозаса заставили рыть ямы и засыпать землей
трупы.
Сначала покончили с мужчинами. Их поставили на краю ямы, лицом к ней, и стреляли в затылок.
Жена вахмистра Германавичюса раздела женщин. Белье, как ее об этом ни просили, не разрешила оставить. Не дала пропасть добру. Обреченных заставили спуститься в яму и лечь на трупы. Места всем не хватило.
Полицейский Ионейка спрыгнул вниз и начал укладывать женщин плотнее друг к другу. Ему вцепились в волосы, схватили за горло. Яма была глубокой — метров десять. Литовцам пришлось спускать Ионейке веревку.
Вторая яма была неподалеку, в песчаном карьере. К ней согнали детей, свезли стариков, больных; там были и Хана Резникович, и жена Ицика Шейнкера, которые вот-вот должны были родить. Жена Ицика родила у самой ямы.
Защелкали выстрелы. Кричащих от боли и ужаса людей сталкивали вниз; у Астраускаса была в руках палка с длинным гвоздем на конце, он накалывал на него детей и стряхивал их в яму.
Германавичене суетилась, разносила карателям пиво и вино. Бочки стояли под деревьями, там же сидели зрители, сбежавшиеся со всей округи посмотреть кровавый спектакль. Одна любопытная, правда, упала в обморок.
В детей почти не стреляли, засыпали их живыми. Два дни после этого шевелилась земля.
После всего палачи поделили между собой вещи и разошлись. В последний момент кто-то заметил мальчика, выбравшегося из ямы. Малыш был ранен. Он пытался отползти в сторону. Убийцы подождали и, когда расстояние показалось им достаточным, открыли стрельбу по движущейся мишени...
Где мы только ни прятались: в ямах, в сараях... Выбирали убежище подальше от людей.
Однажды бесконечные скитания привели нас к Швабовскому. Нас пустили в хлев, на солому.
Мама вязала чулки для хозяев.
Однажды в гостях у Швабовской был ее младший брат Кведаравичюс. Он раскричался на сестру:
— Стыдно! Ты жидов держишь. Из-за тебя они выжили. Я хорошо одну из их семьи помню: сам ее добил. Перед смертью она кричала: «На нашей крови не построите независимую Литву!» Сейчас я им покажу, построим или не построим!
Мы выскочили на улицу и убежали...
Начались артиллерийские налеты: фронт подошел вплотную.
Однажды утром, когда все местные прятались по домам, мы вышли на улицу, впервые — не таясь, радовались:
— Смотри на небо. На самолетах русские звездочки. Дожили все-таки до свободы!..
Рива Лозанская, «Если забуду...»