Русское гетто в Вильнюсе

"Экспресс-неделя"

Вильнюсские журналисты, исследователи жизни русских Литвы Ирина Арефьева и Герман Шлевис открыли трагическую страницу минувшей войны. В Вильнюсе было русское гетто. Но об этом почему-то молчали.

Новые узники вместо расстрелянных

До Второй мировой войны в домах по ул.Субачяус, №№37, 39 существовала богадельня еврейской общины в Вильнюсе для своих инвалидов, одиноких и убогих стариков. Когда в город пришли немцы, они обнесли прилегающую к этим домам территорию колючей проволокой, поставили часовых и превратили богадельню в еврейское гетто. В июле 1941 года специальные команды "эвакуировали" беспомощных обитателей гетто с насиженных мест - на одеялах и простынях погрузили в кузова автомобилей. Их увозили в Паняряй к уже вырытым ямам, где безжалостно расстреляли, а ямы с грудами человеческих тел сравняли с землей.

Уже в наши дни в память погибших евреях на территории бывшего гетто был сооружен памятный монумент с соответствующей религиозной символикой. Только о том, что происходило на пресловутой "Субачевке", как назвали эту горбатую улицу местные жители, после расстрела евреев, долгие годы предпочитали молчать. А между тем, туда пригнали на заклание новых узников. Сегодня, накануне 65-летия Победы в Великой Отечественной войне, мы можем рассказать о трагических страницах судеб русских детей и их матерей, тех, кто волею обстоятельств оказался в так называемом "Русском гетто" в Вильнюсе.

Аресты по заранее составленным спискам

…Два огороженных колючей проволокой дома бывшей богадельни пустовали недолго - через две недели сюда доставили новых "постояльцев": женщин, детей, стариков - членов семей военнослужащих частей Красной Армии, до войны дислоцировавшихся на территории Литвы, а еще так называемых "совслужащих". Арест этих узников прошел довольно быстро и организованно - видно, списки офицеров и членов их семей немцы раздобыли заранее.

Перед тем как определиться на новом месте, пригнанные под конвоем на "Субачевку" люди должны были выносить на площадку между двумя домами вещи и на костре сжигать ветхий скарб прежних жильцов - тряпье, тумбочки, бумаги и пр. Главный распорядитель оберштурмфюрер Нойгебауэр назвал это действо "очищением огнем от еврейской скверны". Он же публично заявил жителям Вильнюса: "На Субочаус вместо евреев поселились русские. Только и всего. А гетто - как было гетто, так им и осталось"… Как говорилось в ноябрьском немецком служебном донесении 1941года, на тот момент в русском гетто под контролем полиции находились 776 членов семей русских офицеров и служащих советских учреждений. Из них 387 - дети и подростки в возрасте до 16 лет. В документах лагерь обозначался аббревиатурой ЛАСЕСОФ (т.е. лагерь семей советских офицеров).

Память сохранилась в песне

На улице Субоч два дома стоят// Два дома еврейскими были, // Теперь там советские люди сидят – // Евреев в могилу зарыли…

Это начальная строфа из песни, сочиненной в застенках вильнюсского русского гетто. Пели ее на мотив популярной до войны мелодии "Раскинулось море широко…" Слова сочинил парнишка по имени Леонид. Как умел, выразил в них сгусток страданий узников. Недаром их знали наизусть все лишенцы "Субачевки". Мы и далее будем цитировать строки из этой песни.

Из взрослых обитателей лагеря, которым довелось встретить Победу и которых судьба связала с Вильнюсом, сегодня в живых уже никого не осталось. И мы прибегаем к свидетельствам ныне немногих здравствующих малолетних его узников. Всем им за семьдесят, но детская память отличается удивительным свойством сохранять образы далеких лет.

Эшелоны не успели дойти на родину

"…Литва была полностью оккупирована немцами на исходе первой недели войны. В отсутствие достоверной информации о том, что происходит на самом деле, в полной неразберихе единственное, что успели сделать красные офицеры в первый день войны, чтобы попытаться спасти своих родных и близких, - это организовать отправку двух эшелонов с женщинами, детьми и стариками из Вильнюса в направлении белорусской станции Вороново.

Вот что писала жена сотрудника Каунасского военкомата Мария Михайловна Ломакова в своем дневнике (он сохранен ее дочерью Лидией): "22 июня в 7 часов вечера нас вместе с соседкой отправили из Каунаса на грузовой машине в Вильнюс. Там погрузились на поезд, чтобы добраться до России. Вскоре началась бомбежка с германских аэропланов. Бомба упала в привокзальный дом, и осколки полетели к нам в вагон. Думали, конец. Нет, живы. На рассвете, наконец, поезд тронулся в путь. Ехали с большими остановками и частыми вылазками в лес - прятались от бомб. Жутко. Ни разу толком не поспали: дети только уснут - команда в лес, разбудишь и бежишь. …Один раз отстали от эшелона, пришлось догонять пешком. Мои девочки измучились без воды и от усталости, особенно младшая Милочка. По лесу строчил пулемет, только свистели над головой пули. …Когда все утихло, даже не верилось, что целы. С тех пор, как только бомбежка, старшая дочь Лида скажет: "Мамочка, до свидания, на всякий случай!" - и пожимаем друг другу руки, и так в обнимку лежим…

Станция Вороново - конец нашего злосчастного путешествия (60 километров проехали за двое суток!). Попали опять под обстрел. Эшелон остановился, и мы впервые услышали речь на немецком языке. Это было так неожиданно, что даже страха не было. Немцы вошли в вагон. Мы стали ждать смерти, но ничего этого не произошло. Получили разрешение идти по деревням…

Эшелон, который шел перед нами, здорово пострадал от бомбежек и сгорел, много жертв. В нашем составе сгорели два вагона и паровоз. Выбрались из вагона и легли под открытым небом, думали, что немец пошлет нам "бомбочку" - и конец нашим мучениям. Но не дождались. Пришлось пойти в деревню проситься на ночлег. …Пустили нас к себе Чернявские. Спасибо, они нас не обижали и кормили тем, что сами ели. У них прожили мы до 11 июля, а потом получили от германской комендатуры пропуск в Каунас, но доехали только до Вильнюса…"

Беженцы с "белорусских поездов"

А вот что рассказывает другая беженка Тамара Ивановна Ляхова (Шершовец), в то время семилетняя девочка:

"Без вещей, они остались в вагоне, спастись бы самим, мы прятались под кустами от пикирующих самолетов и светящихся пуль. Я держусь за одну мамину руку, другой она прижимает к себе младшую сестренку. Бежим к лесу, чтобы укрыться от самолетов. Ночевали в каком-то сарае, хозяева смотрели на нас недружелюбно. Из разбитого состава все разбрелись кто куда…"

Каждая семья из "белорусских поездов" спасалась, как могла. Александру Тхакахову (Смирнову) на руках с девятимесячной дочкой в толпе других уцелевших от огня пассажиров полицейские гнали пешком от самого Воронова назад, в Вильнюс. По дороге с колонной поравнялась телега. Крестьяне, муж с женой, залюбовались при виде кудрявой малютки: "Ой, какая красивая девочка! Оставьте ее у нас! Вам же все равно конец, а дитя не виновно…" Но Александра еще крепче прижала к себе дочурку: "Не отдам, - думала. - Будь что будет…" Так и шли без воды и еды. Заночевать пришлось в каком-то коровнике на сене рядом со скотиной.

Тех, кто выжил при бомбежках поездов, к середине июля немцы доставили в Вильнюс и определили в дом по улице Исландиес (сейчас там транспортное училище) и соседнее с ним здание по ул.Пилимо, ранее принадлежавшее еврейской общине, приставили к ним охрану. Бывшая узница, вильнюсская учительница биологии и химии Лидия Федоровна Матвеева, а тогда семилетний ребенок вспоминает: "Спали все в большом зале на полу, вповалку. Здесь впервые я узнала, что такое блохи и как они гнездятся в одеяле". А во второй половине июля освободилось от евреев гетто, нас переселили на их место. Пошли слухи, что жен комиссаров будут расстреливать, а наш отец был все-таки работником военкомата в Каунасе…"

"Живой товар" для обмена на немецких пленных

Так завершилась безуспешная попытка эвакуировать вглубь страны семьи красных офицеров. Заметим, что в поездах до Воронова была лишь их часть. После оккупации Вильнюса гестапо вместе с местными деятелями вспомогательной полиции обрушились с арестами на обитавшие в меблированных комнатах семьи военных летчиков (с начала 1941 года в столице Литвы базировался авиационный полк тяжелых бомбардировщиков дальнего действия). В Вильнюс были доставлены жены и дети военнослужащих Каунасского округа, все они в русском гетто стали заложниками. По первоначальному плану гитлеровцев, семьи красных офицеров могли бы со временем стать ценным "живым товаром" при обмене на плененных немецких военнослужащих. Именно поэтому каждая из таких семей была выявлена, учтена и после расстрела евреев помещена в дома-призраки по ул.Субачяус.

Стоят часовые у наших домов,// Их лица суровы и строги.// Они охраняют нас, "лютых врагов",// В домах тех больших и убогих…

Свидетельство Лидии Матвеевой: "В лагере царили строгий распорядок и суровая система наказаний. Каждое утро конвоиры выводили женщин трудиться - летом на огородах, зимой - в прачечных (стирать белье немецких солдат) и пр. Детей отпускали в город - побираться, промышлять съестным, искать, где можно подработать. Поначалу давали на месяц паек: муку, просо, костный жир. Эрзац-хлеб выдавался такими тоненькими ломтиками, что они легко сворачивались в трубочку.

Там тесные комнаты полны людей,// Людей изнуренных, голодных.// Там есть старики, много малых детей –// В сырых комнатушках холодных.

Лидия Матвеева продолжает: "В гетто в одной комнате жили по три семьи. Кровати стояли впритык. Мы спали втроем на одной кровати "валетом": я в ногах у мамы с младшей сестренкой. В доме постоянно слышался детский плач и крик. Все подряд болели детскими болезнями - корью, скарлатиной и т.п. Благо, среди заключенных были свои медсестры и доктора. …Как питались? Общими силами на всех варился суп. Но еды постоянно не хватало. Приходилось обменивать на продукты еще оставшиеся домашние вещи. Помню, наши последние две наволочки с вышитыми цветами ушли за две буханки хлеба. …По соседству с нами жила молодая женщина Лена Алехина с полуторагодовалой дочкой Аллочкой. Она понемногу подкармливала малышку из припасенного мешочка с колотым сахаром, который хранила на печке. Но девочке не суждено было выжить…"

Дети в этих условиях быстро взрослели

Как все дети, малолетние узники играли: мальчишки - в солдатиков, которых десятками с увлечением вырезали из щепок, стреляли из рогаток, девочки шили из лоскутов платья куклам. Но постоянное чувство голода пересиливало все остальные желания, и голодные дети тайком от конвоя выкапывали под колючей проволокой лазы и убегали в город просить милостыню. Насобирают кусочков хлеба, сухарей - все, что им могли дать милосердные горожане, и возвращаются назад кормить младших.

Колонка во дворе лагеря часто ломалась, возможно, самими мальчишками, чтобы им можно было выйти за ворота, показав охраннику пустой чайник: рядом была вода в колодце у соседей-поляков. Ребята постоянно затевали игру в футбол вблизи запретной зоны и по одному тихонько удирали, якобы спасая мяч, который выкатывался за колючую проволоку. А то, окружив охранников, начинали им петь песни или читать стишки. Конвоиры расслаблялись, теряли бдительность, и маленькие пленники давали деру.

Увы, не всегда это им сходило с рук. Сережу Охрименко подстрелили из карабина при попытке пролезть сквозь проволоку. Мальчику раздробило плечо, он остался инвалидом на всю жизнь. А дерзкого Сашку расстреляли: он забрался на верхний этаж геттовского дома и, дождавшись, когда внизу проходил немец, бросил в него наполненный нечистотами кулек. Немец ему тут же отомстил…

И не было дня, чтобы сытно поел –// Ты вместе со всеми страдаешь.// И черную корочку жадно бы съел,// Но где ее взять, ты не знаешь.

В декабре 1941 года у малолетней узницы русского гетто Нины Мастеровой появилась сестренка Люся. Материнского молока для новорожденной не хватало. Старшей сестре мать, уходя на работу, велела заворачивать хлеб в тряпочку и давать ей вместо соски. Нина так и делала, но ребенок успокаивался ненадолго, а потом снова кричал. …Чтобы достать еще хлеба, Нина убегала в город и собирала объедки, попрошайничала под окнами. Добрые люди подавали. Но хозяева одного из богатых домов на соседней улице накричали на попрошайку и спустили на нее огромных собак. Те искусали девчонку до крови, оставив рубцы не только на коже - в сердце. Долгие годы уже повзрослевшая Нина Мастерова-Осипова обходила стороной тот "собачий дом" за Острой Брамой, где ее так обидели.

Узникам "Субачовки" помогали горожане

Но были и местные русские, старавшиеся как-то облегчить участь страдальцев. Узнав о несчастных узниках русского гетто, Зинаида Александровна Вержхонь приготовила еду, взяла хлеб и понесла голодающим на "Субачовку". Мрачные высокие дома лагеря выделялись на фоне белого снега своими темными контурами. Ребята с криком съезжали с горы на утлых посудинах. Постовой преградил городской женщине путь. "Вы к кому?" - строго спросил он Зинаиду. "Знакомых нет, а еду хотела бы передать самой бедной семье…"

Тут со стороны реки приблизилась укутанная шалью фигура. Женщина тяжело дышала: в санках сидел, обняв полное ведро, мальчишка лет шести. "Таких сопливых у нее еще двое", - мотнул головой в их сторону постовой. Так Зинаида Александровна познакомилась с Раей и передала ей сверток с едой. Потом приходила еще и еще.

Конечно, Рая была благодарна за помощь, но условия существования в плену и страх за детей - младшей не было и года - угнетали душу. "Как бы нам удрать отсюда? - однажды спросила она свою благодетельницу шепотом. - Мочи нет терпеть" …Зинаида задумалась. Через день-два вдруг ее осенило: "Санки! Может, рискнуть?"…

В условленный день и час Рая вышла с малюткой на руках, санки с пустым ведром везли двое ее ребят. Колонка во дворе стояла все еще заледенелая, и постовой пропустил семью за колючую проволоку. На той стороне дороги перед спуском к реке Вильняле их поджидала Зинаида Александровна. Она схватила за руки малышей и почти бегом двинулась вдоль реки в сторону города, Рая с малюткой - за ней. Свершилось чудо: семья оказалась на свободе! Но куда вести беглецов? Оставить у себя в городе - слишком большой риск. Зинаида решила устроить спасенную семью за Черным Бором, в усадьбе дальних родственников. Там в просторном хлеву места было много: вместо скотины стояли теперь телега да сани - отличные кровати для мамы и ребят... Днем играли под крышей, шуметь запрещалось, чтоб соседи ничего не заподозрили. Так и дожили до освобождения города.

Тайны работника "похоронных обязанностей"

Сидишь и не знаешь, что завтра нас ждет:// Могила, тюрьма или холод.// А время в неволе по каплям течет,// День каждый нас мучает голод.

В лагере не было ни электричества, ни газа. Светильником по вечерам служила веревочка в блюдце с вонючим маслом. В домах гетто существовали и незаселенные помещения, превращавшиеся то в родильные отделения, то в морг для покойников. В железную банку из-под довоенных леденцов складывались записки с именами, фамилиями и особыми приметами усопших детей и взрослых. Об этом "морге" знали в городском самоуправлении. Официально заявляли: "Каждого умершего или погибшего на территории Литвы нужно похоронить достойно". Однако в русском гетто это происходило иначе.

Зимой на реке Вильняле заготавливался лед, которым обкладывали каждый труп, которому надлежало дожидаться "заупокойной компании" - не гонять же лошадей ради одного! Когда скапливалось несколько тел, их обмывали, одевали, укладывали в самодельные ящики и с уже оформленными документами везли в Свято-Духов монастырь, где и совершалось отпевание усопших. Лагерным позволялось присутствовать на отпевании. Но на погребение их не брали, и где и как хоронили узников русского гетто никто не знал и не видел их могил.

Эту тайну много десятилетий спустя раскрыл Болеслав Витольдович Клесневский. В годы войны он был работником хозяйства в Свято-Духовом монастыре: подметал двор, трудился на огороде и в саду, плотничал. На нем лежала и "похоронная обязанность". Он запрягал монастырских лошадей и на телеге увозил грубо обтесанные ящики-гробы с покойниками. С Клесневским обычно следовали представитель Субочской комендатуры да подсобный рабочий. Хоронили за городом, в районе Паняряй.

Когда Клесневский, которого в монастыре все звали отцом Борисом, стал невольным свидетелем того, что представляют собой похороны несчастных, то никак не мог освободиться от душившей его кошмарной тайны. Комендант русского геттор Шмеман строго предупредил: будете болтать - отправитесь следом за ними. "Мы и замкнулись на долгие годы, - поведал отец Борис много десятилетий спустя. - А это происходило так. Груз в Паняряй везли по лесной вырубке до утоптанной площадки, на которую солдаты похоронной команды привычно вываливали покойников. Сортировали их обувь, одежду, белье - еще пригодятся. "Гробы" тоже возвращали - для последующих жертв. Затем обнаженные трупы швырялись в яму. Это было завершением "похоронного обряда"…

После битвы на Курско-Орловской дуге...

На переломе войны, летом 1943 г., Александру Тхакахову (Смирнову) с трехлетней дочкой Инной в числе группы из 25человек стали вывозить на работу: огороды там заросли сорняками. Голодные ребятишки тайком выдирали из полыни морковку, обмывали ее в воде - и за пазуху. Грызли вечером, чтоб немцы не видели. Еще женщин в Вильнюсе заставляли стирать солдатское белье, и когда слабенькая Шура отставала от подруг, ее часть работы они делили между собой поровну.

Сидишь, вспоминая и мать, и отца.// Закончилось теплое лето.// А слезы текут и текут без конца –// Возврата к минувшему нету.

Под "минувшим" подразумевалась представлявшаяся теперь такой счастливой и безоблачной довоенная жизнь обитателей русского гетто.

Летом 1943 года после разгрома гитлеровских войск на Курско-Орловской дуге фронт стал стремительно смещаться на запад. Жителей из областей России, еще остававшихся под вражеским контролем, немцы пешими колоннами гнали в западном направлении. Эти людские потоки на какое-то время оседали во вновь организованных концентрационных и беженских лагерях на территории Прибалтийских республик. В одной Литве таких лагерей насчитывалось 39. К этому времени гитлеровцам стало окончательно ясно, что заложники русского гетто никогда не будут обменены на немецких пленных. История случаев подобного обмена не зафиксировала. Ведь Иосиф Сталин всенародно объявил советских граждан, попавших в немецкий плен или оказавшихся в оккупации, предателями Родины. Страшнее этого клейма за все военные годы придумано не было. Многих, пострадавших от немцев, в будущем ждали уже советские так называемые "фильтрационные лагеря".

Конец вильнюсского русского гетто

К исходу 1943 года вильнюсское русское гетто перестало существовать. Кого-то немцы переместили в другие лагеря, кто-то сумел сбежать из "Субачевки". Показательна в этом смысле судьба членов семьи Мастеровых. Когда заболела скарлатиной младшая сестренка Нины Мастеровой - Люда, ее поместили в инфекционный барак русского гетто, а Нину с мамой перегнали в концлагерь № 133 в Алитусе. Это случилось в сентябре 1943 года. И с тех пор родные Люду не видели. Удалось разыскать ее только в 1965 году в Польше. Оказалось, что ее удочерила жившая в Вильнюсе польская семья и первым послевоенным эшелоном уехала в Польшу, забрав Люду с собой. О своем прошлом, о родной маме и сестре Люде ничего не говорили. Какой же радостной была встреча! Но теперь для ставшей взрослой женщиной Людмилы родным языком стал польский, Польша стала ее второй родиной, там у нее была своя семья, и возвращаться в Литву она не хотела…

Нюрнбергский трибунал, судивший фашистских преступников, выдвинул против них главное обвинение: преступление против человечности, т.е. преступление против мирных граждан, не участников боевых действий. Были среди жертв и старые, и молодые. И люди, полные сил, и инвалиды, и женщины, и дети. Война не пощадила никого - ни французов, ни сербов, ни литовцев, ни евреев, ни русских.

Опалила она своим огнем и мирные семьи военнослужащих Красной Армии, безвинных людей, ставших узниками русского гетто в Вильнюсе. И бесчеловечность, проявленную к ним, никакой идеологией не оправдаешь.

Ирина АРЕФЬЕВА, Герман ШЛЕВИС, "Экспресс-неделя"

На снимках: 1. В домах по улице Субачяус, 37, 39 ныне обитают обыкновенные граждане.
2. Мемориальная доска на одном из домов по ул.Субачяус. В тексте - ни слова о том, что здесь существовало русское гетто.